Счастливый Терем
23 февраля 1878 года родился художник Борис Михайлович Кустодиев.
В 1922 году писатель Евгений Замятин побывал в петроградской квартире художника:
«Маленькая комнатка − спальня, и у стены справа в кровати – Борис Михайлович. Эта кровать здесь не случайная вещь, я ее хорошо помню: от изголовья к ногам, на высоте, так, аршина с небольшим, был протянут шест − мне было непонятно, зачем это.
На столике возле кровати лежала моя рукопись, Борис Михайлович хотел показать мне какое-то место в тексте, протянул руку − и вдруг я увидел: он приподнялся на локте, схватился за шест и, стиснув зубы, стиснув боль, − нагнул вперед голову, как будто защищая ее от какого-то удара сзади.
Этот жест − я видел потом много раз, я позже привык к этому, как мы ко всему привыкаем, но тогда − я помню: мне было стыдно, что я − здоровый, а он, ухватившись за шест, корчится от боли, что вот я сейчас встану и пойду, а он − встать не может. От этого стыда я уже не мог слушать, не понимал, что говорил Борис Михайлович о нашей книге, − и поскорее ушел…
С собой я унес впечатление: какой усталый, слабый, измученный болью человек.
Через несколько дней я опять был здесь − чтобы на этот раз увидеть: какой бодрости, какой замечательной силы духа человек!
Меня провели в мастерскую. День был морозный, яркий, от солнца или кустодиевских картин в мастерской было весело: на стенах розовели пышные тела, горели золотом кресты, стлались зеленые летние травы − всё было полно радостью, кровью, соком. А человек, который напоил соками, заставил жить все эти полотна, сидел (возле узаконенной в те годы буржуйки) в кресле на колесах, с закутанными мертвыми ногами и говорил, подшучивая над собой: “Ноги − что… предмет роскоши! А вот рука начинает побаливать − это уже обидно”…»
Все годы болезни рядом с художником была жена Юлия. Многие замечали, что именно её поддержка и уход позволили продлить творческую жизнь Кустодиева. А повстречались они на северной окраине Кинешемского уезда Костромской губернии.
Усадьба Высоково стояла на берегу Медозы напротив деревни Клеванцово. Сегодня деревня стала посёлком в Островском районе, а усадьбы давно не существует. Их сосед, Борис Киндяков, вспоминал:
«Парк с аллеями из лип и дубков спускался к реке, где была тесовая купальня… Жили здесь три старушки Грек − Мария Петровна, Юлия Петровна и Евгения Петровна. Широко образованные, говорившие по-французски, по-английски, по-немецки, они выписывали иностранную литературу и обладали богатой библиотекой.
На стенах висели картины и портреты в тяжелых позолоченных рамах − владельцы этого дома любили и ценили искусство, а М. П. Грек сама занималась живописью и резьбою по дереву (помню, например, ее за резьбой чернильного прибора с изображением охотничьей собаки) …
В память о своем погибшем брате, они построили у нас в Клеванцове двухэтажную деревянную школу, учительницу которой содержали за свой счет.
Фасад дома украшали два крыльца: парадное, которым не пользовались (за ним была оранжерея), и крыльцо в правой части дома. Внутри − кухня, затем передняя, зал и, наконец, столовая с большим буфетом резного черного ореха, большим столом и резными стульями с высокой спинкой, украшенной орлом с распростертыми крыльями.
Деревянная лестница вела в мезонин, где жили девочки Зоя и Юлия Прошинские − воспитанницы старушек Грек…»
В сентябре 1900 года тишина и покой старого усадебного дома были нарушены.
Искусствовед В. В. Воинов записал рассказ самого Бориса Кустодиева:
«…Они, компания молодых художников, приехали в усадьбу Грек на отчаянной деревенской телеге (один рубль за весь день).
Ехали 12 верст почти шагом, завалившись в телегу, обломав о лошадь несколько кнутов.
В усадьбе почти что напугались, думали, что разбойники приехали, пригласили их в заднюю комнату и выслали с ними беседовать Зою (сестру Юлии), как самую “храбрую”».
Но женой Бориса Кустодиева через два года стала как раз робкая Юлия, недавняя выпускница Смольного института. Сначала они просто время от времени гостили в Высокове, а потом художник построил рядом свой дом в русском стиле и назвал его «Терем».
Жить бы и радоваться… Но смерть сына и тяжёлая болезнь художника эту радость отняли. Жизнь обоих стала подвигом. Как писал Замятин – «житием».
