Неудобный Голубинский

28 февраля 1834 года в селе Матвееве Кологривского уезда родился академик Евгений Евсигнеевич Голубинский.

В глубине кологривских лесов в семье священника Евсигнея Пескова родился мальчик, которого крестили Евгением. Жизнь спустя он вспоминал, как ему, семилетнему, перед поступлением в училище выбирали фамилию. Отец, сам выпускник Костромской духовной семинарии, хотел дать сыну фамилию какого-нибудь знаменитого в духовном мире человека.

«Бывало, зимним вечером ляжем с отцом на печь сумерничать, и он начинает перебирать: Голубинский, Делицын […], Терновский […], заканчивая свое перечисление вопросом ко мне: «какая фамилия тебе более нравится?» После долгого раздумывания отец остановился, наконец, на фамилии «Голубинский». Кроме того, что Федор Александрович Голубинский, наш костромич, был самый знаменитый человек из всех перечисленных выше, выбор отца, как думаю, условливался еще и тем, что брат Федора Александровича, Евгений Александрович, был не только товарищем отцу по семинарии, но и был его приятелем и собутыльником…»

Так, мешая высокое с низким и грешное с праведным, рассказывал Евгений Евсигнеевич о своем детстве, об учебе в Солигаличском духовном училище, где учитель П. Н. Альбов после удачного перевода на греческий предсказал ему большое будущее: «ты будешь большой человек, но смотри, не превозносись, будь смиренномудр!»

Учеба Голубинского в Костромской духовной семинарии пришлась на время, когда её после пожара 1847 г. перевели из сгоревшего Богоявленского монастыря в угловой соборный дом на кремлевском холме. Мальчик был смиренномудр, учился старательно, в списке по итогам года занимал первые позиции. От этого зависела дальнейшая судьба, – пошлют в Академию за казенный счет, или нет.

Сам он вспоминал, что после семинарии «предполагал поступить в университет на медицинский факультет. Но отец мой из поповского тщеславия или славолюбия решительнейшим образом настаивал, чтобы я ехал в академию, и говорил: «если не пошлют тебя на казну, то поедешь на свой счет волонтером». Но меня послали».

В Московскую духовную академию Е.Е. Голубинский отправился в тот самый 1854 год, когда его великий однофамилец вышел в отставку, а затем и умер. Но Московская духовная академия была полна земляков, в том числе и выпускников Костромской духовной семинарии.

Голубинский вспоминал:

«Очень благосклонно относился ко мне А.В. Горский, который был мне также земляком. Во время нашего ученья в Академии еще жив был его отец, протоиерей Костромского кафедрального собора В.С. Горский, А.В. обыкновенно ездил в Кострому на Рождество и на вакации. На время своих отъездов и отлучек он оставлял меня домовничать в его квартире. Это домовничанье имело для меня то значение, что я мог досыта рыться в книгах, которыми был полон кабинет А.В., состоявшего тогда библиотекарем. Тут я мог видеть и читать такие книги, которые бы он не дал из библиотеки не только студенту, но, пожалуй, и профессору».

В 1858 году Е.Е. Голубинский закончил Академию, некоторое время преподавал в Вифанской семинарии, а затем в январе 1861 года был переведен в Сергиев посад, в Академию, на кафедру Русской церковной истории.

Признавая, что «читал студентам сравнительно хорошие лекции», он вынужден был отметить слабое внимание к ним студентов, объясняя это быстрым чтением по тетради и отсутствием «обычного либерального скалозубства». Студиозусы посещали лекции нерегулярно, а, приходя, дремали, особенно постом.

«Сознаюсь откровенно, – писал профессор в старости, вспоминая об этом, – что по временам чувствовалась горькая обида на студентов за их малое внимание (равнодушие) к моим лекциям. Работаешь, работаешь и вдруг пустая аудитория».

Его идеалом была уединенная исследовательская работа, а образцом такого служения стал земляк-костромич, профессор Александр Горский: «А.В. был настоящий ученый, посвятивший всю жизнь свою науке: сидел, сидел за книгами и больше ничего не делал. Выезжал иногда с визитами, но очень редко. Утомишься, бывало над составлением своих лекций (говорю о времени своей службы), выйдешь в сад прогуляться; смотришь иногда: в бакалаврском корпусе все огни потушены, только у А.В. Горского светится огонек, так что огонек этот даже одушевлял, бывало».

Это было время, когда все жадно ждали перемен, и идеал Голубинского вполне соответствовал эпохе. Горский был убежден, что церковная история подлежит общим историческим законам, а потому должна пользоваться только достоверными источниками. В этом ученик соглашался с учителем, но порицал его за излишнее благоразумие и осторожность. Сам он «принимал только то, что выдерживало критику, и отвергал то, что ее не выдерживало, без всяких рассуждений о том, благоразумно это или нет».

Именно эта черта составила славу историка, определила непреходящую ценность его исследований:

«Человек колоссальной учености, Г[олубинский] в то же время отличался детской прямотой и в жизни, и в научных суждениях. Он всегда говорил только то, что говорили документы. Отсюда его смелые построения и обращение с популярными легендами (об апостоле Андрее, князе Владимире и пр.), а также совершенно необычайные в церковной среде отзывы о столпах нашей церковности. В глазах студенчества это создало Г[олубинскому] необычайную популярность. При общем почти молчании его голос звучал резко и делал из него героя».

С другой стороны, именно это обстоятельство затруднило путь его главнейших трудов к читателю. Даже работы, удостоенные высших в ту пору научных наград, таких, как Уваровская премия, не были своевременно опубликованы из-за цензурных запретов. Труд его жизни – «История русской церкви» остался незавершенным из-за трудностей с публикацией. Когда появилась такая возможность, учёный уже не смог его закончить.

Голубинский умер 7 января 1912 года. В последний путь под голову по его просьбе положили книгу, с которой он хотел явиться на Суд Божий – «Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра». Он хотел, чтобы святой стал его заступником и ходатаем.